Сообщений не было, но Марши все равно продолжал проверять.
Разговор перешел на другие темы. Утверждение Кулака, что его имущество значительно, оказалось, мягко говоря, недооценкой. У него оказалось в буквальном смысле десятки номерных счетов на разные имена. Еще была недвижимость, доли в больших корпорациях и сотни сейфов, набитых наличностью, произведениями искусства, древностями и кто знает чем еще. Теперь приличная доля всего этого принадлежала Ананке.
Джон как раз смеялся над таким странным поворотом событий: в один миг от лохмотьев к роскоши, а за это — обязанность поставить Кулаку памятник, когда загудел сигнал из корабельной клиники. Марши попрощался и направился посмотреть своего пациента.
На полпути к двери он побежал, сообразив, что Кулак находится под действием поля сна и проснуться не может.
Но он проснулся. Как-то он преодолел эффект поля — действие, которое Марши счел бы невозможным даже для здорового человека.
Быстрый взгляд на показания приборов сообщил ему, что Кулак этим усилием почти наверняка подписал приказ на исполнение своего смертного приговора. Все индикаторы зашкалили в красную зону. Марши приглушил поле и попытался не показать на лице увиденного на приборах. Он наклонился к койке.
Но притворяться не было необходимости.
— Это… оно… — просипел Кулак, и шелест его голоса был так тих, что Марши пришлось наклониться. Кулак улыбнулся, как Веселый Роджер. — Вам… будет… меня… не хватать?
Марши заставил себя улыбнуться.
— Я год прохожу в черном.
Ха-а-а-а.
Смех Кулака прозвучал лязгом костей смерти, но он еще не перестал цепляться за жизнь.
— Последняя… загадка… вам… друг мой. Проверьте имена… Байрон Форсайт… Брэдли Фрилинг… и… Браун Фастикс.
— Зачем? — тихо спросил Марши.
— Я прожил… много жизней. Охватил… многое, — выдохнул Кулак, и мертвая улыбка расплылась в злобной радости. — Но… кто я? — Иссохший палец показал на него. — И какой… след… оставил я… в вас… мой самый способный… ученик? Кем… и каким… вы стали… под моим… гениальным… руководством?
Ха-а-а-а-а-а-а.
Смех перешел в булькающий хрип сдувающегося шарика. Жизнь ушла, и наступило бездыханное молчание.
Мониторы остановились одновременно, сказав Марши то, что он уже знал и без них. Он их отключил. Опустилась тишина, звенящая, окончательная.
Кулак лежал неподвижно, глядя невидящими желтыми глазами, и злобная улыбка застыла на иссохшем до черепа лице.
Да, старик, ты смеялся последним , — подумал Марши, удивляясь, что опечален его кончиной. — Надеюсь, ты доволен .
Вполне в характере Кулака было умереть смеясь. Смеясь жить, смеясь умереть. Смеясь, что оставил решать последнюю загадку, ткнув последний раз туда, где был источник сомнения в себе.
Да, Кулак изменил его, с этим не поспоришь. И только время покажет, насколько и как.
— Сказал бы я, старик, что хотел бы видеть тебя в Аду, да только для тебя там будет как вечный Диснейленд.
Марши наклонился и тихо закрыл эти желтые глаза в последний раз. Потом дал медкойке инструкцию закрыться и заморозить безжизненные останки.
Выходя из клиники, он закрыл дверь и погасил свет.
Прежде всего записав названные Кулаком имена, чтобы не забыть, он налил себе сильно разбавленное виски и поднял бокал во имя и в память старика — отметил торжество справедливости и конец эпохи.
Наконец-то ожидание подходило к концу. Странно, но нетерпения больше не было. В основном было чувство возвращения домой. Чувство завершения.
Когда корабль входил в зазубренный купол, торчащий в рябой пустыне Ананке, Марши невольно вспомнил, как попал сюда в первый раз. Тогда он был пленником, и не только Сциллы. Апатия и безразличие держали его цепями, и он сам держался за эти цепи. Привычка выковала оковы, собственные мрачные ожидания надели их на его руки.
Кажется, это было целую жизнь тому назад, или вообще совсем в другой жизни.
В глубине сознания хитрый сиплый голос прошептал:
Я прожил много жизней.
Марши все еще не знал, что ему делать с тем, что он узнал о трех именах, названных Кулаком.