Если переспросить, что она сказала, она может ответить «ничего» и вопрос снимется. Но он в этом сомневался. Этого момента он давно боялся, понимая, что рано или поздно он наступит.
Он решил ответить, настолько же, чтобы объяснить ей, насколько и чтобы напомнить самому себе.
— Я хотел бы. — Произнеся это вслух, он сам понял, насколько это верно. Но опять-таки есть вещи возможные, а есть невозможные. Эта — невозможна.
Она ссутулила плечи, будто вбирая его ответ.
— А почему не можешь? — спросила она чуть громче шепота. — Докторам нельзя оставаться на одном месте?
Марши глядел на свои серебряные руки, на полированный металл, отражающий его искаженное лицо, напоминающий ему, что у него нет другого выбора, кроме как быть тем, кем эти руки его сделали.
— Таким, как я — нет. По крайней мере пока нет. Нас не слишком много, и у нас есть долг, который надо исполнять там, где мы нужнее всего.
— А его нельзя исполнить как-то по-другому?
Он пожал плечами:
— Может быть, и можно. Я на самом деле не знаю. Сейчас нас пересылают с места на место, потому что это лучший, наиболее эффективный способ нас использовать.
— Понимаю. — Она выпрямилась и посмотрела ему в глаза. — Система Брата Кулака тоже использовала каждого очень эффективно.
Он покачал головой:
— Это не одно и то же.
Зеленый глаз ее прищурился, фиксируя Марши так же не мигая, как стеклянная линза вместо другого.
— В самом деле?
— Нет! — фыркнул он. — И близко нет.
— Тогда расскажи мне, в чем разница. Ты отправляешься туда, куда тебе говорят, делаешь то, что тебе говорят, и все это без вопросов или жалоб. Ты так давно позволяешь себя использовать, что забыл, что значит жить своим умом.
Марши посмотрел на нее сердито.
— Ты, черт побери, понятия не имеешь, о чем говоришь! — Он залпом допил стакан.
— Правда? — ответила она так же резко, возвысив голос. — А ты не забыл ли, с кем ты говоришь? Я — та, которая тебя похитила и привезла сюда. Ты настолько привык, что тобой управляют, что даже не попытался отбиваться!
— Ты грозила меня разорвать на вонючие кусочки, если я с тобой не полечу! — отрезал Марши на грани крика. Он не мог поверить, что они об этом спорят, но будь он проклят, если спустит ей слова о том, что она только щелкнула пальцами и он побежал за ней, как побитая собака.
— Да, но ты очень легко смирился. Тебе было плевать, куда я тебя везу. Тебе было даже плевать, будешь ты жить или нет! У меня ушло какое-то время, чтобы понять это до конца, но пришла я к выводу, что ты почти полностью умер изнутри, когда я тебя нашла. Ты засунул свое самоощущение в бутылку и запечатал пробкой апатии. Здесь перед тобой возникла перспектива выйти на свет и начать жить снова, и это тебя так напугало, что ты бежишь!
— Я не бегу! — огрызнулся он. — Я просто выполняю свой долг. Ты ни хрена не понимаешь в том, о чем говоришь.
— Это ты уже говорил. Даже мне видно, что ты делаешь. — Она поставила чашку с подчеркнутой осторожностью. — Почти все время, что ты здесь, ты прятался у себя в корабле. Прятался от всех, обращаясь с людьми не как с людьми, а как с устройствами, подлежащими ремонту. Ты прятался от меня. Каждый раз, когда я пыталась тебя увидеть, тебе нужно было куда-то идти или делать что-то другое. Ты бегал и прятался от меня, как никогда не бегал и не прятался от Сциллы.
— Да не прятался я, черт возьми! Я просто хотел, чтобы ты начала вести собственную жизнь!
Он произнес это со всей силой, которую мог собрать, будто это могло помочь вбить эту мысль в ее покрытый серебром череп.
Ангел смотрела на него, не веря.
— Так это я и пыталась сделать! — Она тряхнула головой. — Но не ты. Ты хотел замкнуться снова в своем корабле, как в гробу, и снова стать изнутри мертвым.
— Я? — проревел Марши. От ее обвинений ярость вздулась в нем пузырем. Он направил на нее указующий перст. — Я не из тех, кто до сих пор прячется в этой траханой жестянке, боясь выйти и быть такой, как все мы!
Она вздрогнула, как от пощечины, и болевой шок разлился по ее лицу.