Ей придется еще просить Салли помочь все это на себя надеть.
Тщательно обшаривая утолки своей памяти, она не могла вспомнить, чтобы одевалась, как нормальный человек. Девушка, которой она была, пока не стала Сциллой, наверняка что-то такое носила, но Ангел не могла вспомнить.
Марши отложил клавиатуру; у него пересохло горло от почти целого часа диктовки.
Но дело было кончено. Теперь были записаны полностью процедуры для всех, кто может прийти к оставленным здесь пациентам. Нажатием кнопки они были скопированы в старый медикомп. Он мог бы заложить новые чипы медпамяти и в панель, и в медикомп для Марди и Элиаса, но так быстрее и проще. Все, что любому из них нужно будет сделать, — это назвать имя пациента и его симптомы. Панель найдет должный ответ и выдаст правильную последовательность действий. Не совсем то, как если бы он сам здесь остался, но годится.
Он откинулся назад, оглядев комнату в последний раз. Братство выделило ему эту ячейку как офис и комнату для гостей всего через пару дней после его прибытия. В грубых стенах комнаты находился старый медикомп и стул у одной стены, а в конце комнаты — кровать. Вдоль другой стены стояли диван, стол и пара кресел из апартаментов Кулака, чтобы придать уют. На двери даже написали имя Марши, будто вывеску частного врача.
К тому времени он достаточно опомнился, чтобы понять, что здесь ему не место и он тут только временно. Вежливо отказаться от комнаты было невозможно, но он старался бывать здесь как можно меньше. На кровати этой он никогда не спал.
Марши налил себе воды из графина и сделал глоток. Вода была пресная и безвкусная. Царапанье в горле прошло, но не случилось ничего того, что делала с ним выпивка иного сорта. Взгляд на часы сказал ему, что время, которое он назначил для Последней Встречи, приближается. Ангел покажется с минуты на минуту.
От мысли о ее лице лишь сильнее захотелось выпить по-настоящему.
Только на этот раз . Старый знакомый рефрен.
Десять секунд нерешительности — и он полез в сумку за фляжечкой, принесенной на случай, если понадобится тонизирующее. Жалко, если такие тщательные приготовления пропадут зря.
Как только рука сомкнулась на фляжке, раздался стук в дверь.
Ангел стояла на пороге комнаты Марши, сжимая в одной руке подарок, который она ему принесла, другая была поднята, чтобы постучать. Она стояла почти минуту, пока позволила себе опустить руку, признаваясь сама себе, что сделала ошибку.
Она осмотрела себя с головы до ног. Проблема была в одежде. Она однажды надевала одежду для маскировки серебряного тела, когда шла по больничным коридорам, чтобы похитить Марши. Кулак тогда разрешил ей надеть белый халат.
Но все это было в другой жизни. Та одежда была надета не для того, чтобы выглядеть нормальной женщиной. Выглядеть — ну, привлекательной.
Всю жизнь ей было достаточно серебряной брони. Никогда не слышала она шепота стыдливости или неловкости. Она даже не знала, что под всем этим прячутся те вещи, которые делают ее женщиной.
Теперь она знала, и то, что прикрыты были места, которые прикрывают другие женщины, заставляло ее остро эти места чувствовать — тайные места оказались вдруг обнажены тем, что были сомнительно закрыты.
Все, чего ей хотелось, — это пробить стену, которую он внезапно выстроил между ними, стену, которая была будто сделана из метровых блоков азотного льда — такая она была твердая и холодная.
Сцилла разнесла бы эту стену и заставила бы его признать ее присутствие. Для Ангела это было невозможно.
Вначале он проявлял столько заботы и душевной теплоты. Он улыбался при виде ее, и от этой улыбки она будто наполнялась теплым сиропом. Он находил время с ней говорить, пытался ее смешить. Он называл ее Ангелом, и когда он произносил ее имя, она еще больше хотела быть Ангелом.
Потом вдруг исчезла вся теплота и доброта. Как будто он лег спать одним человеком, а проснулся совсем другим, незнакомым.
С этой минуты он обращался с ней с торопливым нетерпением, от которого было больно и непонятно.