— Он пожал плечами. — Сейчас я полагаю, что технически это было бы возможно и в не столь глубоком трансе, но углубление помогает отключиться от реакции остального медицинского персонала и не дает мне слишком привязаться к пациенту. Но я не понимаю…
— Конечно же, не понимаете, — лукаво перебил Кулак. — Никто не понимал, пока не появился я. — Он был до невозможности доволен собой. — Потрясающе забавно, как это вашу жизнь сделали такой несчастной без всякой необходимости. А сугубая ирония заключается в том, что вы никогда не примените то, что от меня узнаете, ни к кому, кроме меня.
Марши понял: он не покинет Ананке живым. Но сейчас это не имело значения. Кулак говорил ему, что нашел способ обхода Эффекта Кошмара. И единственное, о чем Марши мог думать, было: «Что же мы пропустили? Чего не заметили?»
— Думайте, думайте, — шепнул Кулак. — Это здесь, в воздухе, перед вами. Уловите его.
Марши не надо было подталкивать. Его мысль лихорадочно работала, перемалывая только что сделанные намеки, стараясь их сложить в ответ, так долго ускользавший.
— Вы… вы говорите, что если пациент будет в сознании…
Поощрительный кивок:
— И?
— И… — Он напрягал мозг, мысли бежали и бежали по кругу и вдруг споткнулись об очевидное. Кровь отлила от лица. Это было слишком очевидно — поэтому?..
Он произнес, будто примеряя:
— И я буду работать в самом легком возможном трансе…
Брат Кулак утвердительно кивнул, будто студенту, правильно ответившему на трудный вопрос.
— Браво, доктор! Вы всегда знали, что ваша сильно сфокусированная сосредоточенность создает психическую травму разума, который в бессознательном состоянии наиболее впечатлителен. Вы только не сделали вывод, что проблема может быть снята путем простых изменений вашего modus operandi.
Марши внутренне обмяк. Не может быть, чтобы было все так просто. Не может — и все! Это было просто и очевидно, как антисептическая обработка, как непрямой массаж сердца, как маневр Хаймлиха…
…из чего самое древнее применяется всего лишь около двухсот лет. Остальные еще новее, относительно недавние находки в долгой истории медицины. Да, это выглядело осмысленно, и сама простота ответа не давала его заметить.
У Марши чаще забился пульс.
Все теперь переменится.
Нет, не все. Страх, недоверие и отвращение других медиков наверняка останутся. Его всегда будут считать психом, который изувечил себя, чтобы стать каким-то шаманским целителем. Это мнение слишком глубоко окопалось, чтобы быстро перемениться — если оно вообще может перемениться.
Но не надо будет больше работать над одинаковой серией безликих, бесчувственных, выключенных мясных машин, которые потом будут вспоминать его только в кошмарах. Он сможет смотреть в глаза пациентам до и после работы. Он снова увидит, как они улыбаются, увидит весомое доказательство, что цена, им уплаченная, в конце концов стоила того.
И это будет самая главная разница в мире.
— Вам, наверное, не терпится начать, доктор, — мурлыкнул Брат Кулак, грубо возвращая Марши в здесь и сейчас. — Вы же хотите узнать, получится это или нет.
Это не был вопрос.
Серебряные руки Марши сомкнулись в кулаки. Он кивнул. Да, он должен узнать .
И мгновением позже он понял, как круты и высоки стены тигля. Создание, именующее себя Брат Кулак, с самого начала знало, что он будет его лечить, если не ради своей Клятвы или страха перед Сциллой, то чтобы увидеть, действительно ли до осуществления его самой сокровенной мечты рукой подать.
Теперь, когда удивление первого момента прошло, он понимал, что Кулак превратил дар в мусор — если можно назвать даром что-то, купленное ценой смерти друга, — в тот момент, когда передал его. Никак Марши не может использовать это, чтобы вылечить его и потом ощутить себя снова чистым.
Кулак методично лишит его всего, что он любит и во что верит. Он, наверное, сохранит ему жизнь, сделав своим персональным врачом и будет пытать, запрещая лечить своих подданных, которые нуждаются в лечении и заслуживают его.