Пусть его убьет болезнь. Не дай ему сделать из тебя убийцу.
Единственное веко Сциллы отяжелело, когда Марши мягко похитил ее сознание. Оно повисло на полпути, как спущенный в неохотной сдаче флаг.
— Но я и так уже убийца, — шепнула она, будто делясь постыдной тайной. Голос ее стал как у ребенка, высокий и с придыханием, и каждое слово было неразборчивее предыдущего. — Я убила свою — свою мать! Убила! И других тоже…
Из зеленого глаза наконец показались слезы. Человеческие слезы, просоленные жалящим осознанием вины и потери.
— Это сделала Сцилла, Ангел, — успокаивая ее, шепнул Марши. — А ты — Ангел. Ты любила мать. Ты бы никогда ее не тронула.
— Не… не я?
— Не ты, Ангел. Теперь усни. Пусть Сцилла уйдет. Пусть уйдет этот больной старик. Я займусь им ради тебя.
— Я…
— Ангел, прошу тебя.
— Я…
— Пожалуйста, милая. Прошу тебя. Ради меня.
— Ради… тебя, — шепнула она, медленно ослабляя хватку. Брат Кулак рухнул назад, ловя ртом воздух и хрипя избитым и кровоточащим горлом.
Руки Сциллы упали вдоль тела. Она тяжело вздохнула:
— Я… так… устала.
— Я знаю, Ангел. Знаю. Теперь все хорошо. Спи. Я пригляжу за тобой. Спи.
Для Марши тело человека было открытой книгой, и он видел в нем каждую страницу и каждую строчку. Он понимал, что может без риска попытаться манипулировать ее подчиняющимися сознанию мышцами, теперь, когда жажда битвы ее покинула. Но это будет медленный и тонкий процесс, и если бы он попробовал сделать это раньше, она бы сопротивлялась и наверняка убила бы его за такую попытку.
Он изменил положение своих призрачных рук, заставляя те группы мышц напрячься, эти расслабиться, осторожно укладывая ее на пол. Ее глаз был теперь закрыт, лицо разгладилось, и сон овладел ею. Он положил ее, все еще приговаривая ее имя, все еще уговаривая ее заснуть, все еще обещая приглядеть.
Наконец Ангел вытянулась на полу в глубоком сне, и ангел мщения по имени Сцилла затих.
Марши присел рядом с ней, глядя на нее и пытаясь увидеть лицо Ангела за маской ангела. Он прикусил губу. Может быть, надо просто …
Он нерешительно протянул вперед невидимую руку и провел ею по лицу девушки.
Под его прикосновением демоническая маска стала исчезать штрих за штрихом, открывая гладкое бледное лицо красивой женщины лет около двадцати пяти. Выражение лица ее смягчилось, будто она каким-то образом узнала, что он сделал. Как зажженный после долгой ночи свет, заиграла на губах застенчивая полуулыбка.
Марши присел на корточки, на глаза его вдруг нахлынули неожиданные слезы. Она была так красива, что становилось страшно.
Он потянулся к ней, чтобы еще раз коснуться этого милого лица.
Этого не случилось. За спиной раздался шорох и глухой ухающий звук…
Кулак ! Он совсем забыл про…
Осознание запоздало. Брат Кулак рухнул на него сверху, прямо на спину, и едва не сбил с ног.
Марши вскинул голову и вскрикнул — зажатый в костлявой руке Кулака нож глубоко вошел ему в спину. Он отчаянно дернулся, и по всем нервам ударила добела раскаленная боль, когда нож выдернули из раны.
Действуя на слепом инстинкте, он вскинулся назад, сбив нападающего до того, как тот смог ударить еще раз.
Он резко повернулся, ударил сверху коленом по руке с ножом, услышал приятный хруст хрупких костей Кулака. Старик зашипел от боли, нож вывалился из его пальцев.
Глухо выругавшись, Марши всунул одну из своих нематериальных рук в тощую шею Кулака и сдавил. Ненавидящие желтые глаза выкатились, будто хотели вырваться из орбит. Прорезь рта задергалась в беззвучной и бездыханной агонии.
Марши ощутил, что его собственные губы оскалились, открыв зубы в яростной усмешке. Пульс стучал у него в ушах. Адреналин красным горячим приливом шумел в крови, смывая все резоны и оставляя только единое желание — вытряхнуть жизнь из этой мерзкой твари, что извивается у него под коленом. Отомстить за Керри Иззак, за Ангела, за ее мать и за всех несчетных безликих невинных жертв, пострадавших от рук этой мерзости.
Призрачные руки сомкнулись вокруг позвоночника старика, и Марши собрался, чтобы вырвать эту струну из тела.