— Мать его, — буркнул он, прочитав одно и то же предложение в десятый раз. Он раздраженно отключил панель и откинулся на спинку, пытаясь назвать овладевшее им чувство в надежде, что тогда он сможет овладеть им.
А чувство было почти… да, почти…
…ностальгией .
Он скривился и глотнул из стакана. Смешно до идиотизма!
Просто ему трудно снова приспособиться к жизни по графику. К одиночеству. К полутрезвости.
И все равно он все думал, как там Джон. И что там с Салли и Айвором, с Индирой и Реем, с Дэнни, Марди и Элиасом, и как все прочие, которых он там лечил? Как они справляются?
И на острой вершине этой пирамиды любопытства — вопрос ценой в десять миллионов кредитов.
Как там Ангел?
Он говорил себе, что продолжает интересоваться — ладно, черт побери, признаем это, — беспокоиться о ней, только потому что слова Кулака засели в мозгу занозой и вокруг них загноилось сомнение, инфицирующее мысли.
Вы ее приговорили.
Каждый раз в ответ на это зловещее эхо он напомнил себе, что это сказал старый гений психопатии. Кулак действовал отрицанием с искусством и точностью хирурга. Как он сам умел, отложив в сторону протезы, войти в череп пациента и загладить аневризму или уничтожить опухоль, так Кулак умел с той же легкостью влезть человеку в голову и извратить содержимое мозга, превращая удовольствие в боль, надежду — в отчаяние, а уверенность — в засасывающую трясину сомнения.
Он врет. Интригует.
Это легко было сказать, но труднее поверить по-настоящему. Марши знал, что тут все не так просто.
Старый монстр — превосходный лжец, но так же легко может сказать правду, если она лучше служит его намерениям. Он может сшивать правду и ложь настолько гладко, что никак не сказать, где кончается одна и начинается другая, и сшивать их в смирительную рубашку, в тюремную робу, в лохмотья шута, в могильный саван.
Только одно было ясно несомненно: Кулак хотел, чтобы он тревожился.
И тут старый гад преуспел. Тревоги хоть лопатой греби.
Марши уставился в стакан. Есть ли хоть одна причина, по которой не следует вызвать Ананке и проверить, как там его бывшие пациенты? Если с Ангелом что-то не так, ему скажут. Если это и есть то, что хочет заставить его сделать Кулак, какой в этом вред?
Единственный способ узнать — попробовать.
Он отставил стакан и пошел к пульту связи. Не прошло и минуты, как он с опасением ждал звуков знакомого голоса.
Ангел брела в свою комнату. Обычно грациозный размах ее движений сменился неуклюжей трудной походкой громоздкой машины после почти тридцати часов физического труда. Последним и единственным перерывом в этой работе была катастрофическая попытка прощания с Марши.
Зеленый глаз слезился от изнеможения и все время закрывался. Да и когда он был открыт, она все равно толком не видела.
У ангельского глаза не было век, и он не закрывался. Он честно сообщал ей о ее медленном продвижении по туннелям. Вверху поля зрения линзы бежали надписи, и встроенный нановолоконный зрительный нерв переносил их содержание затуманенному усталостью мозгу.
***ВНИМАНИЕ!!! ФИЗИЧЕСКИЕ СИСТЕМЫ ЭКЗОТА РАБОТАЮТ В ЗАПРЕДЕЛЬНОМ РЕЖИМЕ!!!*** — предупреждало ее второе «я» пульсирующими красными буквами.
***НЕДОСТАТОК ОТДЫХА И ПИТАНИЯ КРИТИЧЕН.>>СИСТЕМА ЧАСТИЧНО БЕРЕТ УПРАВЛЕНИЕ НА СЕБЯ<< ОПЕРАТОР ЭКЗОТА ДОЛЖЕН ОТДОХНУТЬ И ПРИНЯТЬ ПИЩУ ВО ИЗБЕЖАНИЕ НЕКОМПЕНСИРУЕМОГО УЩЕРБА!***
Ангел понятия не имела, что все это значит. И не особо интересовалась, потому что теперь знала, что это не инструкции от Бога. Остатки сосредоточенности, которые были ей доступны, все были направлены на странности самоощущения. Она знала, что не передвигает ноги. Только думает о том, чтобы их передвигать, а остальное делает сам экзот, унося в себе ее обмякшее тело. Это было непривычно, но не неприятно.
Вдруг что-то ткнулось в ее губы. Она мутным глазом глянула мимо носа, увидела, что ее рука вынужденно заталкивает в рот брикет манны. Она рефлекторно прожевала безвкусный бисквит, проглотила сухие крошки.