Бергманская программа была его жизнью. Его преданность работе института и тем, кто стал первыми и единственными бергманскими хирургами, была всепоглощающей. Он не был женат и жил в номере рядом со своим офисом. В тех редчайших случаях, когда он покидал институт, он брал с собой прибор полной связи, чтобы немедленно откликнуться на вызов тех, кого, быть может, лишь голос друга мог удержать от самоубийства.
Это не выглядело хорошо. Отнюдь не выглядело.
— Прошу прощения, — сказал человек за столом, и тон его явно противоречил словам. — Сейчас я здесь заведующий. Изложите, будьте добры, ваше дело, доктор Марши.
Марши заставил себя улыбнуться, хотя у него засосало под ложечкой.
— Да дела в общем-то и нет. Хотел просто, гм, потрепаться со стариной Салом. Вы мне не скажете хотя бы, когда с ним можно будет связаться?
— О, я уверен, что очень скоро доктор Бофанза снова будет здесь, — ответил Шнаубель, и на его лице появилась абсолютно лишенная юмора, начальническая улыбка, от которой Марши стало вдруг очень тревожно за старого друга. — Еще что-нибудь?
Ты перестанешь тратить мое драгоценное время?
— Да нет, пожалуй, — произнес Марши самым небрежным тоном, которым смог, — вряд ли. Спасибо.
Он протянул руку и разорвал связь.
— Что ж, — сказал он погасшему экрану, задумчиво потирая подбородок. — По крайней мере это освобождает меня от беспокойства.
На самом деле не освободило. Как не сделал этого и остаток виски в стакане.
В ту же самую ночь позднее он был пробужден от беспокойного сна настойчивым пронзительным сигналом.
Чуть продрав глаза и сообразив, где он, Марши понял, что звук идет от панели связи. Он выполз из кровати и прошаркал к пульту, зевая и потирая веки.
Прищурившись на ряд многоцветных панелей, он наконец понял, что активизировался режим связи, который он никогда не использовал. Марши почесал лысину, не очень зная, что он должен делать дальше, потом нажал на клавиатуре знак «?», поскольку этот знак точно характеризовал ситуацию.
Прерывистый зуммер стих. Зажегся главный экран над панелью и показал надпись: ПОЛУЧЕН ЗАПРОС НА БЕЗОПАСНУЮ СВЯЗЬ ПО УЗКОМУ ЛУЧУ. ПРИНЯТЬ?
Он секунду пялился на пульт, потом пожал плечами. А почему бы и нет?
И потому он нажал панельку ПРИНЯТЬ, смутно пытаясь сообразить, кто может вызывать и почему нельзя воспользоваться обычным каналом связи. Системы связи узким лучом остались от прежней жизни корабля в качестве курьерского пакетбота ККУ ООН. Он даже не знал, что эта хреновина еще работает.
ПРОШУ ПОДОЖДАТЬ ПОЛНОГО ВЗАИМНОГО СОГЛАСОВАНИЯ ЛУЧЕЙ, — посоветовали ему. Прошло несколько секунд. — ЗАХВАТ ЛУЧЕЙ, РЕЖИМ ШИФРОВАНИЯ НИЗКОГО УРОВНЯ. ИЗВЕЩАЮ О 5-СЕКУНДНОЙ ЗАДЕРЖКЕ ШИФРОВАНИЯ/ДЕШИФРОВАНИЯ.
Это сообщение пробежало по верху экрана и исчезло.
— Ну так что? — спросил Марши у пустого экрана, который тут же вспыхнул будто в ответ.
С экрана на него смотрела женщина. Лицо у нее было худое и бледное, с высокими скулами и глубокими морщинами в углах светло-карих глаз. Седые как лунный свет волосы рассыпались по плечам. Широкий щедрый рот улыбался выжидательно, а руки были сложены на высокой груди.
— Гори, — сказала она. Голос низкий и хрипловатый от виски, с чуть заметным русским акцентом. Марши глядел на нее и вспоминал это же лицо, гладкое и без морщин, и голос такой парящий, что у тебя из глаз текли слезы, когда она пела песню о любви.
— Мила, — ответил он голосом охрипшим от воспоминания о двадцатидвухлетней Людмиле Продареск. Черноволосая похитительница сердец. Певунья. Блестящий диагност и хирург.
Коллега по бергманской хирургии. Ее обнаженные руки были серебряными, как у него. Сколько лет они уже не виделись? Десять? Двенадцать?
Они смотрели друг на друга в молчании. Марши разглядывал изборожденное заботой лицо, прослеживал глазами морщины и печалился, что годы так круто с ней обошлись. Она все еще была красива, но это была красота Акрополя или увядшей розы, или чего-то еще, что держится тенью своей былой славы.