Он напряжённо ловил малейшие звуки с улицы – не идут ли представители министерства – и ему было легче и проще без лишнего шума ответить на вопросы дяди, чем доводить того до скандала и крика. – А вторая – от отца моего друга Рона, который работает в министерстве.
–
В министерстве магии? – возопил дядя Вернон. – Ваши люди в правительстве? О, это всё объясняет, всё, всё объясняет. Теперь я понимаю, почему эта страна катится в тартарары.

Гарри промолчал. Дядя Вернон некоторое время негодующе смотрел на него, а потом злобно выплюнул:
–
И за что же тебя исключили?
–
За колдовство.
–
А-ГА! – загрохотал дядя, стукнув кулачищем по холодильнику. Дверца открылась, и на пол высыпалось несколько низкокалорийных батончиков, припасённых для Дудли. – Признался! Говори, что ты сделал с Дудли?
–
Ничего, - повторил Гарри, теряя терпение. – Это был не я…
–
Ты, - неожиданно заговорил Дудли. Дядя Вернон с тётей Петунией замахали руками на Гарри, чтобы тот замолчал, и низко склонились над сыном.
–
Говори, сынок, говори, - уговаривал дядя Вернон. – Что он сделал?
–
Скажи нам, милый, - шептала тётя Петуния.
–
Направил на меня свою палку, - промямлил Дудли.
–
Ну, направил, но я ничего не сделал… - сердито начал Гарри, но…
–
МОЛЧАТЬ! – хором заорали дядя Вернон и тётя Петуния.
–
Продолжай, сыночек, - ласково сказал дядя Вернон, яростно взмахнув усами.
–
Стало ужасно темно, - хрипло начал Дудли. – Везде-везде. А потом я услышал… ну, всякие вещи. В голове.

Дядя Вернон и тётя Петуния обменялись взглядами, полными непередаваемого ужаса. Самой распоследней вещью на свете они считали колдовство, а предпоследней – соседей, изыскивающих любые способы обойти запрет на полив из шлангов. Люди же, слышащие голоса, в их табеле о рангах занимали одно из десяти последних мест. Было понятно, что они сейчас думают: наш бедный сын сходит с ума.
–
Какие вещи ты слышал, Попкин? – лицо тёти Петунии мертвенно побелело, а в глазах стояли слёзы.

Но Дудли не мог рассказать. Он сильно содрогнулся и затряс большой блондинистой головой. Гарри, невзирая на овладевшее им после первого письма безразличное отчаяние, почувствовал определённое любопытство. Дементоры обладают способностью заставить человека заново пережить худшие моменты его жизни. Что же припомнилось испорченному, избалованному, наглому Дудли?
–
А как получилось, что ты упал, сынок? – спросил дядя Вернон неестественно тихо, так, как говорят у постели тяжело больного.
–
С-спотыкнулся, - дрожащим голосом ответил Дудли. - А потом…

Он показал на свою широкую грудь. Гарри понял. Дудли вспомнился тот жуткий, липкий холод, который наполняет душу человека по мере того, как дементоры высасывают оттуда счастье и надежду.
–
Ужасно, - надтреснуто простонал Дудли. – И холодно. Жутко холодно.
–
Хорошо, - подчёркнуто спокойно сказал дядя Вернон, в то время как тётя Петуния принялась щупать лоб сына, проверяя температуру. – Что же было потом, Дудлик?
–
Я чувствовал… чувствовал… как будто бы… как будто бы…
–
Как будто бы ты никогда больше не будешь счастлив, - бесцветным голосом закончил за него Гарри.
–
Да, - прошептал Дудли, не переставая дрожать.
–
Значит! – дядя Вернон выпрямился, и его голос вновь достиг обычной (и весьма значительной) громкости. – Ты наложил на моего сына идиотское заклятие, так что он стал слышать голоса и думать, будто он… обречён на несчастье или что-то вроде того?
–
Сколько раз вам говорить? – взвился Гарри. – Это не я! Это дементоры!
–
Де-кто? Это что ещё за дрянь такая?
–
Де-мен-то-ры, - повторил Гарри по слогам, - двое.
–
И кто это такие, дементоры?
–
Охранники колдовской тюрьмы, Азкабана, - сказала тётя Петуния.

Две секунды после этого в кухне стояла абсолютная, звенящая тишина, после чего тётя Петуния захлопнула рот ладонью – как если бы у неё нечаянно вырвалась отвратительная, грубая непристойность. Дядя Вернон в ужасе выкатил на неё глаза. У Гарри в голове всё гудело. Одно дело миссис Фигг – но тётя Петуния?…
–
Откуда вы знаете? – ещё не оправившись от потрясения, выпалил он.

У тёти Петунии был такой вид, словно она испытывает глубокое отвращение к самой себе. Она бросила на дядю Вернона испуганный, извиняющийся взгляд и чуть опустила руку, приоткрыв лошадиные зубы.
–
Я слышала… как тот жуткий мальчишка… говорил о них ей … тогда, давно, - не вполне связно объяснила она.
–
Если вы имеете в виду моих маму и папу, почему бы не называть их по именам? – с вызовом сказал Гарри, но тётя Петуния не обратила на него никакого внимания. Похоже, она была не в себе.

Гарри тоже был поражен до глубины души. Если не считать той истерики несколько лет назад, когда тётя Петуния, не помня себя, кричала Гарри, что его мать была ненормальной, он никогда не слышал, чтобы она упоминала хотя бы имя своей сестры.