Однако, истинная причина его отказа была в другом: он не пойдёт за помощью к человеку, который не разговаривает с ним с самого июня.
–
А по-моему, ты должен… – начал Рон, но его перебила сонная Толстая Тётя, которая давно уже раздражённо смотрела на них и теперь взорвалась: – Вы пароль говорить собираетесь? Или я так и буду всю ночь слушать ваши глупости?
*

Рассвет пятницы был таким же унылым и дождливым, как и во все предыдущие дни этой недели. Входя в Большой зал, Гарри автоматически посмотрел на учительский стол. Впрочем, он почти уже не питал надежды увидеть там Огрида, и его мысли сразу переключились на более насущные проблемы, а именно, на растущую день ото дня гору невыполненных домашних заданий и маячившее впереди последнее наказание.

В тот день Гарри помогали держаться две вещи: во-первых, то, что почти уже наступили выходные, а во-вторых, то, что, хотя вечер ему предстоит как всегда ужасный, но из окна кабинета Кхембридж немножко видно квидишное поле и, при некоторой удаче, он сможет краем глаза увидеть выступление Рона. Утешение, конечно, довольно слабое, но… Гарри был благодарен всему, что помогало хоть чуть-чуть рассеять сгустившуюся вокруг него тьму. Такой кошмарной первой недели учебного года у него ещё никогда не было.

В пять часов вечера он постучал в дверь кабинета профессора Кхембридж в последний, как он надеялся, раз, и получил разрешение войти. На покрытом кружевом столике его ждал чистый лист пергамента и, рядом, заострённое перо.
–
Вы знаете, что делать, мистер Поттер, – сладко улыбнулась Кхембридж.

Гарри взял перо и бросил взгляд в окно. Если подвинуться вправо хотя бы на дюйм… Он притворился, что хочет усесться поудобнее, и ему удалось переместить стул. Теперь он мог видеть летающую над стадионом гриффиндорскую команду и, у подножия трёх высоких шестов, чёрные фигуры, очевидно, ждущие своей очереди. Определить, кто из них Рон, с такого расстояния было невозможно.

Я никогда не должен лгать, написал Гарри. Порез на руке открылся, выступила кровь.

Я никогда не должен лгать. Порез стал глубже, начал саднить.

Я никогда не должен лгать. Кровь потекла по запястью.

Он ещё раз глянул в окно. Тот, кто сейчас защищал кольца, делал это поистине бездарно. За те несколько секунд, на которые Гарри осмелился отвлечься, Кэтти Белл забила два гола. Искренне надеясь, что Охранник – не Рон, Гарри вновь опустил глаза к пергаменту, исписанному ярко сверкающими кроваво-красными буквами.

Я никогда не должен лгать.

Я никогда не должен лгать.

При каждой удобной возможности, услышав, что Кхембридж скрипит пером или открывает ящик стола, Гарри смотрел в окно. Третий претендент был очень хорош, четвёртый, наоборот, ужасен, пятый исключительно ловко увернулся от Нападалы, но затем из-за глупейшей ошибки не сумел предотвратить прорыв. Небо стремительно темнело, и Гарри сомневался, что сумеет увидеть шестого и седьмого претендента.

Я никогда не должен лгать.

Я никогда не должен лгать.

Пергамент был закапан его кровью, а рука очень сильно болела. Когда он в следующий раз оторвал взгляд от пергамента, уже наступила ночь, и квидишного поля больше не было видно.
–
Что же, давайте посмотрим, дошёл ли до вас смысл написанного, – раздался полчаса спустя ласковый голос Кхембридж.

Она подошла к нему и потянулась к его ладони, чтобы внимательнее рассмотреть вытатуированные на коже слова. Стоило её коротеньким пальцам прикоснуться к его руке, Гарри почувствовал сильнейшую, пронзительную боль, но не в свежей ране, а в шраме на лбу. И одновременно ощутил что-то очень-очень странное где-то посреди живота.

Он грубо высвободил руку и, не отрывая глаз от Кхембридж, вскочил на ноги. Она, не отрывая глаз от него, растянула в улыбке широкий, обвисший рот.
–
Больно? – мягко произнесла она.

Он не ответил. Его сердце билось очень быстро и сильно. Что она имеет в виду, руку или шрам?
–
Ну-с, полагаю, я сумела донести до вас то, что хотела, мистер Поттер. Можете идти.

Он схватил рюкзак и как можно скорее вышел из комнаты.

Спокойно, говорил он себе, взбегая по лестнице. Спокойно, это вовсе не обязательно то, что ты думаешь…
–
Мимбулюс мимблетония! – еле переводя дыхание, выпалил он, обращаясь к Толстой Тёте. Портрет открылся.

Его мгновенно оглушило от шума, и к нему, с кубком в руке, проливая на себя усладэль, подбежал абсолютно счастливый Рон.
–
Гарри! Меня взяли! Я – Охранник!
–
Что? О-о! Отлично! – Гарри изо всех пытался изобразить радость, но сердце его по-прежнему колотилось как бешеное, а рука страшно болела и кровоточила.
–
Выпей усладэля. – Рон протянул ему бутылку. – Слушай… Не могу поверить… Кстати, куда делась Гермиона?
–
Вон она, – Фред, потягивая усладэль, показал на кресло у камина, где, держа в руке опасно накренившийся стакан с каким-то напитком, дремала Гермиона.