Упершись ногами,
Татум рванул изо всех сил. Наконец, на другом конце - Рено или то, что от
него осталось, - сдвинулось, и тогда он потащил, наклоняясь навстречу ветру,
с трудом переставляя ноги, свой непонятный груз вдоль им самим проторенной
тропинки. Он кричал - ветер заглушал его крик, врываясь в горло. Ему
казалось, что он идет к лагерю, к людям.

Татум оглянулся и замигал, стараясь стряхнуть снег с ресниц. Веревка
снова натянулась и завибрировала. В отчаянии матрос выстрелил, на этот раз,
на всякий случай, целясь выше. Канат резко дернулся и ослаб. Татум продолжил
движение, но теперь - спиной вперед и напряженно вглядываясь в буран.
Прошла, наверное, целая вечность, прежде чем капрал наткнулся на канат,
соединяющий кладовую с жилым помещением. Ухватившись за него обеими руками,
закинув винтовку на плечо - рискованный жест, - двинулся дальше к дому,
чувствуя мертвую тяжесть своего невидимого якоря.

Из-за утла жилого домика выскочило рычащее белое пятно, состоящее, как
ему показалось, из одних клыков. Он резко повернулся, пытаясь взять оружие в
руки, но косматая тварь уже кинулась на него, нацелившись в шею и лицо.
Татум вскинул руку, и жуткое порождение этого ледяного ада впилось в нее,
разрывая рукав. От толчка капрал упал на спину. Все эти мгновения зверь
маниакально рычал, обжигая желтыми, полными безумной ярости зрачками. С
клыков чудовища капала смешанная с кровью слюна. Винтовка запуталась в
веревке так, что ее не удавалось освободить. Последним усилием, порожденным
отчаянием, он все же вырвал ее из пут и повернул ствол в сторону зверя:
онемевшая левая рука не подвела, дуло уперлось в пульсирующую, хрипящую
грудную клетку, а палец что есть силы нажимал на курок - четыре выстрела.
Тварь издохла, правда, тиски ее челюстей еще не ослабли, а в горле клокотала
ярость, смешанная с кровью и слюной, но глаза уже померкли, а лапы обвисли.

Татум не смотрел на зверя, только на свою руку: пальцы не шевелились,
будто слившись с винтовкой, - он тряхнул рукой, винтовка свалилась в снег,
пальцы освободились; потом рванул правую руку - ткань комбинезона треснула,
поднял - нет, поднес окровавленное месиво к глазам. О Боже! Покачал руку из
стороны в сторону, как нечто постороннее, не свое. Думай, думай, думай!
Отстегнув ремень от винтовки, перетянул рану, сжав зубы, чтобы не закричать
от боли и не потерять сознания. Покончив с этим, Татум, пошатываясь, пошел к
домику, прижимая раненую руку к груди. Несколько раз ему казалось, что
веревка дергается, но он отнес это на счет воображения. Все еще находясь под
действием шока, не чувствуя холода, не ощущая боли в плече от режущего
каната, не испытывая тяжести своего жуткого груза, Татум шел так до тех пор,
пока спиной не почувствовал поленницу дров: ноги подкосились, он рухнул в
снег. Мелькнула мысль - или ощущение: ветер не дует в спину, он укрыт - от
ветра, от клыков, - и потерял сознание.
* * *
Шэннон положил карты на стол.

- Где же, черт возьми, Татум? Вы что-нибудь слышали? - он говорил
громко.

Снаружи завывал ветер, это продолжалось уже восьмой день, и
маниакальная настойчивость урагана сводила с ума: земляне беспомощно
забились в свое убежище. Одни играли в карты при дымном свете свечей, другие
спали. Мутный день нехотя переливался в помещение через щель в остроконечной
крыше. В нее же между бревнами был вставлен металлический флюгер,
дребезжащий при каждом порыве ветра, практически постоянно на протяжении
последней недели.